История любви "символа социализма" Владимира
Маяковского и замужней женщины Лили Брик настолько удивительна, что
даже с трудом верится, что такое могло произойти в советское время.
Однако это была именно Любовь с большой буквы, любовь пусть ветренная,
неистовая и легкомысленная, но настоящая.
К моменту встречи с Маяковским Лиля уже была замужем за Осипом
Бриком. В их доме собирались художники, поэты, политики. То, что супруга
заигрывает с гостями и иногда ведёт себя более чем нескромно и никто не
в силах устоять перед ее обаянием, проницательный Осип старался не
замечать.
В 1915 году сестра Лили Эльза познакомила Бриков со своим близким
другом и поклонником, начинающим поэтом Владимиром Маяковским, с
которым хотела связать свою будущую жизнь. Он пришел, прочел свое
"Облако в штанах"... Именно в тот вечер, как утверждает Эльза, все и
случилось: "Брики безвозвратно полюбили стихи Маяковского, а Володя
безвозвратно полюбил Лилю".
Через несколько дней Маяковский упрашивал Бриков принять его
насовсем, объясняя своё желание тем, что "влюбился в Лилю Юрьевну". Та
дала своё согласие, а Осип был вынужден смириться с прихотями ветреной
супруги. Так начался один из самых громких романов ушедшего столетия,
"брак втроём", слухи о котором быстро распространялись в литературных
кругах. И хотя Лиля всем объясняла, что "с Осей интимные отношения у неё
давно закончены", странная троица всё-таки проживала под одной крышей.
Кстати, позже Лиля напишет в своих мемуарах совсем другое: "Я любила
заниматься любовью с Осей. Мы запирали Володю на кухне. Он рвался, хотел
к нам, царапался в дверь и плакал".
Брики были довольно обеспеченными людьми. Их квартира в Петрограде
стала своеобразным салоном, где бывали футуристы, писатели, филологи и
другие представители богемы. Супруги сразу же разглядели большой
поэтический талант Маяковского и помогли напечатать ему поэму "Облако в
штанах", способствовали и другим публикациям. Поэт обожал Лилю, называл
ее своей женой, а к любым нападкам в сторону этой женщины относился
невероятно болезненно.
Маяковский дарит Лиле Брик кольцо, на котором выгравированы всего
лишь три буквы – три инициала ее имени – Лиля Юрьевна Брик – ЛЮБ. Но
если кольцо крутить на пальце, то получается слово – люблю. И таким
образом поэт в очередной раз признался в любви своей любимой женщине.
Говорят, Лиля Брик не снимала это кольцо до самой смерти.
У Лили имелся свой подход к мужчинам, который действовал, по ее
мнению, безотказно: "Надо внушить мужчине, что он замечательный или даже
гениальный, но что другие этого не понимают. И разрешать ему то, что не
разрешают ему дома. Например, курить или ездить куда вздумается.
Остальное сделают хорошая обувь и шелковое белье".
Их "семья" была более, чем странной: у Осипа Брика была постоянная
возлюбленная на стороне, Лиля крутила романы с разными мужчинами,
Маяковский - с женщинами. В своих путешествиях по Западной Европе и США
он заводил однодневные знакомства, о которых, не стесняясь рассказывал
Лиле, она тоже не скрывала от него своих любовников...
Но при этом их трогательная переписка восхищала: "Первый же день по
приезде посвятили твоим покупкам, — писал поэт из Парижа в Москву, —
заказали тебе чемоданчик и купили шляпы. Осилив вышеизложенное, займусь
пижамками". А Лиля отвечала на это: "Милый щенёнок, я не забыла тебя…
ужасно люблю тебя. Кольца твоего не снимаю…".
В апреле 1930 года Брики отправлялись в Берлин. Маяковский провожал
их на вокзале, а через несколько дней в отеле Осипа и Лилю ждала
телеграмма из России: "Сегодня утром Володя покончил с собой". Это
произошло 14 апреля 1930 года. Он оставил записку, в которой среди
других фраз были слова: "Лиля, люби меня".
В год смерти поэта ей было тридцать девять лет. Она ещё прожила
долгую и интересную жизнь. Умерла Лиля Брик в 1978 году. Она ушла из
жизни, выпив большую дозу снотворного: муза поэта сама определила конец
собственной судьбы.
Флейта-позвоночник (В.В.МАЯКОВСКИЙ)
Пролог
За всех вас,
которые нравились или нравятся,
хранимых иконами у души в пещере,
как чашу вина в застольной здравице,
подъемлю стихами наполненный череп.
Все чаще думаю -
не поставить ли лучше
точку пули в своем конце.
Сегодня я
на всякий случай
даю прощальный концерт.
Память!
Собери у мозга в зале
любимых неисчерпаемые очереди.
Смех из глаз в глаза лей.
Былыми свадьбами ночь ряди.
Из тела в тело веселье лейте.
Пусть не забудется ночь никем.
Я сегодня буду играть на флейте.
На собственном позвоночнике.
1
Версты улиц взмахами шагов мну.
Куда уйду я, этот ад тая!
Какому небесному Гофману
выдумалась ты, проклятая?!
Буре веселья улицы узки.
Праздник нарядных черпал и черпал.
Думаю.
Мысли, крови сгустки,
больные и запекшиеся, лезут из черепа.
Мне,
чудотворцу всего, что празднично,
самому на праздник выйти не с кем.
Возьму сейчас и грохнусь навзничь
и голову вымозжу каменным Невским!
Вот я богохулил.
Орал, что бога нет,
а бог такую из пекловых глубин,
что перед ней гора заволнуется и дрогнет,
вывел и велел:
люби!
Бог доволен.
Под небом в круче
измученный человек одичал и вымер.
Бог потирает ладони ручек.
Думает бог:
погоди, Владимир!
Это ему, ему же,
чтоб не догадался, кто ты,
выдумалось дать тебе настоящего мужа
и на рояль положить человечьи ноты.
Если вдруг подкрасться к двери спаленной,
перекрестить над вами стёганье одеялово,
знаю -
запахнет шерстью паленной,
и серой издымится мясо дьявола.
А я вместо этого до утра раннего
в ужасе, что тебя любить увели,
метался
и крики в строчки выгранивал,
уже наполовину сумасшедший ювелир.
В карты бы играть!
В вино
выполоскать горло сердцу изоханному.
Не надо тебя!
Не хочу!
Все равно
я знаю,
я скоро сдохну.
Если правда, что есть ты,
боже,
боже мой,
если звезд ковер тобою выткан,
если этой боли,
ежедневно множимой,
тобой ниспослана, господи, пытка,
судейскую цепь надень.
Жди моего визита.
Я аккуратный,
не замедлю ни на день.
Слушай,
всевышний инквизитор!
Рот зажму.
Крик ни один им
не выпущу из искусанных губ я.
Привяжи меня к кометам, как к хвостам
лошадиным,
и вымчи,
рвя о звездные зубья.
Или вот что:
когда душа моя выселится,
выйдет на суд твой,
выхмурясь тупенько,
ты,
Млечный Путь перекинув виселицей,
возьми и вздерни меня, преступника.
Делай что хочешь.
Хочешь, четвертуй.
Я сам тебе, праведный, руки вымою.
Только -
слышишь! -
убери проклятую ту,
которую сделал моей любимою!
Версты улиц взмахами шагов мну.
Куда я денусь, этот ад тая!
Какому небесному Гофману
выдумалась ты, проклятая?!
2
И небо,
в дымах забывшее, что голубо,
и тучи, ободранные беженцы точно,
вызарю в мою последнюю любовь,
яркую, как румянец у чахоточного.
Радостью покрою рев
скопа
забывших о доме и уюте.
Люди,
слушайте!
Вылезьте из окопов.
После довоюете.
Даже если,
от крови качающийся, как Бахус,
пьяный бой идет -
слова любви и тогда не ветхи.
Милые немцы!
Я знаю,
на губах у вас
гётевская Гретхен.
Француз,
улыбаясь, на штыке мрет,
с улыбкой разбивается подстреленный авиатор,
если вспомнят
в поцелуе рот
твой, Травиата.
Но мне не до розовой мякоти,
которую столетия выжуют.
Сегодня к новым ногам лягте!
Тебя пою,
накрашенную,
рыжую.
Может быть, от дней этих,
жутких, как штыков острия,
когда столетия выбелят бороду,
останемся только
ты
и я,
бросающийся за тобой от города к городу.
Будешь за море отдана,
спрячешься у ночи в норе -
я в тебя вцелую сквозь туманы Лондона
огненные губы фонарей.
В зное пустыни вытянешь караваны,
где львы начеку,-
тебе
под пылью, ветром рваной,
положу Сахарой горящую щеку.
Улыбку в губы вложишь,
смотришь -
тореадор хорош как!
И вдруг я
ревность метну в ложи
мрущим глазом быка.
Вынесешь на мост шаг рассеянный -
думать,
хорошо внизу бы.
Это я
под мостом разлился Сеной,
зову,
скалю гнилые зубы.
С другим зажгешь в огне рысаков
Стрелку или Сокольники.
Это я, взобравшись туда высоко,
луной томлю, ждущий и голенький.
Сильный,
понадоблюсь им я -
велят:
себя на войне убей!
Последним будет
твое имя,
запекшееся на выдранной ядром губе.
Короной кончу?
Святой Еленой?
Буре жизни оседлав валы,
я - равный кандидат
и на царя вселенной,
и на
кандалы.
Быть царем назначено мне -
твое личико
на солнечном золоте моих монет
велю народу:
вычекань!
А там,
где тундрой мир вылинял,
где с северным ветром ведет река торги,-
на цепь нацарапаю имя Лилино
и цепь исцелую во мраке каторги.
Слушайте ж, забывшие, что небо голубо,
выщетинившиеся,
звери точно!
Это, может быть,
последняя в мире любовь
вызарилась румянцем чахоточного.
3
Забуду год, день, число.
Запрусь одинокий с листом бумаги я.
Творись, просветленных страданием слов
нечеловечья магия!
Сегодня, только вошел к вам,
почувствовал -
в доме неладно.
Ты что-то таила в шелковом платье,
и ширился в воздухе запах ладана.
Рада?
Холодное
"очень".
Смятеньем разбита разума ограда.
Я отчаянье громозжу, горящ и лихорадочен.
Послушай,
все равно
не спрячешь трупа.
Страшное слово на голову лавь!
Все равно
твой каждый мускул
как в рупор
трубит:
умерла, умерла, умерла!
Нет,
ответь.
Не лги!
(Как я такой уйду назад?)
Ямами двух могил
вырылись в лице твоем глаза.
Могилы глубятся.
Нету дна там.
Кажется,
рухну с помоста дней.
Я душу над пропастью натянул канатом,
жонглируя словами, закачался над ней.
Знаю,
любовь его износила уже.
Скуку угадываю по стольким признакам.
Вымолоди себя в моей душе.
Празднику тела сердце вызнакомь.
Знаю,
каждый за женщину платит.
Ничего,
если пока
тебя вместо шика парижских платьев
одену в дым табака.
Любовь мою,
как апостол во время оно,
по тысяче тысяч разнесу дорог.
Тебе в веках уготована корона,
а в короне слова мои -
радугой судорог.
Как слоны стопудовыми играми
завершали победу Пиррову,
Я поступью гения мозг твой выгромил.
Напрасно.
Тебя не вырву.
Радуйся,
радуйся,
ты доконала!
Теперь
такая тоска,
что только б добежать до канала
и голову сунуть воде в оскал.
Губы дала.
Как ты груба ими.
Прикоснулся и остыл.
Будто целую покаянными губами
в холодных скалах высеченный монастырь.
Захлопали
двери.
Вошел он,
весельем улиц орошен.
Я
как надвое раскололся в вопле,
Крикнул ему:
"Хорошо!
Уйду!
Хорошо!
Твоя останется.
Тряпок нашей ей,
робкие крылья в шелках зажирели б.
Смотри, не уплыла б.
Камнем на шее
навесь жене жемчуга ожерелий!"
Ох, эта
ночь!
Отчаянье стягивал туже и туже сам.
От плача моего и хохота
морда комнаты выкосилась ужасом.
И видением вставал унесенный от тебя лик,
глазами вызарила ты на ковре его,
будто вымечтал какой-то новый Бялик
ослепительную царицу Сиона евреева.
В муке
перед той, которую отдал,
коленопреклоненный выник.
Король Альберт,
все города
отдавший,
рядом со мной задаренный именинник.
Вызолачивайтесь в солнце, цветы и травы!
Весеньтесь жизни всех стихий!
Я хочу одной отравы -
пить и пить стихи.
Сердце обокравшая,
всего его лишив,
вымучившая душу в бреду мою,
прими мой дар, дорогая,
больше я, может быть, ничего не придумаю.
В праздник красьте сегодняшнее число.
Творись,
распятью равная магия.
Видите -
гвоздями слов
прибит к бумаге я.
Если понравился материал, то нажми на кнопку - НРАВИТСЯ !
